Стивен Дональдсон - Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула]
Но через некоторое время ее взгляд вновь вернулся во внешний мир. Покачиваясь, она с трудом поднялась на ноги и, помолчав еще несколько мгновений, прошептала:
— Лояльность — наш долг. Я запрещаю тебе мстить!
— Значит, он останется ненаказанным! — протестующе воскликнул Триок.
— Страна в беде, — ответила она. — Пусть его накажут Лорды.
Вкус крови сделал ее голос резче.
— Они знают, каково должно быть мнение о чужестранце, нападающем на невинных!
Затем к ней снова вернулась слабость.
— Я не могу решать этот вопрос. Триок, помни свою клятву.
Обхватив себя за плечи, она провела пальцем по узору из листьев, словно пытаясь подавить свою печаль.
Триок повернулся к Кавинанту. В лице молодого человека была какая-то утрата, разбитые или потерянные надежды на радость. Слова проклятий исказили его лицо страшным оскалом:
— Я знаю тебя, Неверующий. Мы еще встретимся.
Потом, резко повернувшись, он пошел назад. Он все набирал скорость, пока наконец не перешел на бег, втаптывая свои упреки в твердое дно ущелья. Через несколько мгновений он достиг того места, где западная стена опускалась, переходя в равнину, и пропал из вида, выйдя из расселины в горы.
— Невозможно! — бормотал Кавинант. Этого не может быть. Нервные ткани не восстанавливаются. — Но его пальцы болели так, словно боль дробила их на мелкие куски. Вероятно, в Стране нервы могли все же восстанавливаться. Кавинант хотел закричать, чтобы развеять тьму и страх, но, казалось, он утратил контроль над своим горлом, голосовыми связками и над самим собой.
Словно бы с огромного расстояния, образованного отвращением или горем, Этьеран сказала:
— Вы превратили мое сердце в пустыню.
— Нервы не восстанавливаются. — Горло Кавинанта сжималось, словно там находился кляп, и крикнуть он не мог. — Они не восстанавливаются!
— Это делает вас свободным? — мягко, но требовательно и горько спросила она. — Это оправдывает ваше преступление?
— Преступление? — Он услышал, как это слово, словно нож, врезалось в бьющие крылья. — Преступление?
Кровь струилась из порезов, словно он был нормальным человеком, но кровотечение с каждой минутой уменьшалось.
Внезапным конвульсивным движением обхватив себя руками, он крикнул:
— Мне больно!
Звук собственного вопля встряхнул его и отодвинул на шаг клубящуюся тьму. Боль! Невозможное перебросило для него мостик через пропасть. Боль существовала только для здоровых людей, чьи нервы были живы.
Не может быть. Конечно же, не может. Этот факт — доказательство тому, что все это — сон.
Внезапно он ощутил странное желание заплакать. Но он был прокаженным и потратил слишком много своего времени. Прокаженные не могут себе позволить горевать. Лихорадочно дрожа, он опустил порезанную руку в воду ручья.
— Боль есть боль, — проговорила Этьеран. — Что мне ваша боль? Вы сделали черное дело, Неверующий, совершили жестокое насилие, без взятия на себя обязательств и согласия. Вы причинили мне такую боль, какую не сможет смыть никакая кровь и никакая река. И Лена, моя дочь… Ах, я молю о том, чтобы Лорды наказали, наказали вас!
Проточная вода была холодной и чистой. Через мгновение его пальцы заныли от холода, и боль распространилась по суставам в запястье. Кровь из порезов все еще капала в ручей, но холодная вода вскоре остановила кровотечение. По мере того, как поток промывал рану Кавинанта, его горе и страх превратились в гнев. Поскольку Этьеран была его единственным спутником, он прорычал ей:
— Почему, собственно, я должен туда идти? Ни одного из этих дел… И на черта мне сдалась ваша драгоценная Страна?
— Именем Семи! — Твердый голос Этьеран, казалось, высекал слово прямо из воздуха. — Ты пойдешь в Ревлстон, даже если мне придется тащить тебя туда.
Кавинант поднял руку, чтобы осмотреть ее. Нож Триока оставил на ней порез, похожий на порез бритвы; никаких рваных краев, где могла бы остаться грязь и которые затруднили бы выздоровление. Но на двух средних пальцах была задета кость, и из порезов на них все еще сочилась кровь. Он встал. И в первый раз после того, как на него напали, посмотрел на Этьеран.
Она стояла в нескольких шагах от него, прижав руки к груди, словно биение собственного сердца причиняло ей боль. Она смотрела на него с отвращением, и ее лицо было напряжено, выдавая свирепую первобытную силу. Он ясно видел, что она и в самом деле готова силой вести его в Ревлстон, если это понадобится. Она была для него немым укором, усугубляя его ярость. Он воинственно помахал перед ее лицом своей раненой рукой.
— Мне нужна повязка.
На мгновение ее взгляд достиг предельного напряжения, словно она была готова броситься на него. Но потом она овладела собой, подавив гордость. Нагнувшись над рюкзаком, она развязала его, вытащила кусок белой материи и, оторвав полоску нужной длины, вернулась к Кавинанту. Бережно поддерживая его руку, она осмотрела порез, кивнула, выразив тем самым удовлетворение результатом осмотра, и крепко обмотала пальцы Кавинанта мягкой тканью.
— У меня нет с собой целебной глины, — сказала она.
— И некогда ее искать. Порезы не страшные, грязи в них нет, они быстро заживут.
Закончив с повязкой, она быстро вернулась к своему рюкзаку. Забрасывая его на спину, она сказала:
— Пошли. Мы потеряли много времени.
Не взглянув больше на Кавинанта, она пошла вдоль ущелья.
Мгновение еще он оставался на прежнем месте, прислушиваясь к боли в пальцах. Рана была горячей, словно нож все еще был там. Теперь он уже знал ответ. Тьма несколько развеялась, так что он мог осмотреться вокруг без паники. И все же он еще боялся. Ему грезились выздоровевшие нервы; он не понимал прежде, что был так близок к гибели. Беспомощный, лежа где-то без сознания, он был в тисках кризиса — кризиса своей способности к выживанию. Чтобы перенести это, ему потребуется вся его дисциплина и непреклонность, на что у него еще хватит сил.
Повинуясь внезапному импульсу, он наклонился и попытался выдернуть нож Триока из земли правой рукой. Рука с недостающими пальцами соскользнула с рукоятки ножа, когда он дернул его прямо на себя. Но, расшатав его, он наконец сумел высвободить лезвие из земли. Нож был вырезан из единого плоского куска камня, а затем отполирован. Рукоятка его была обмотана кожей, чтобы за неё удобнее было держаться, а острие лезвия, казалось, было достаточно острым для того, чтобы им можно было бриться. Он попробовал его на левом предплечье и обнаружил, что нож сбрил волоски так, будто лезвие было смазано.
Он засунул нож за ремень, потом подбросил рюкзак повыше на плечах и зашагал следом за Этьеран.
